На площади перед императорским дворцом тоже стояли войска. Повинуясь стародавнему указу еще Павла Первого, постановившего, чтобы Суворову оказывались почести, равные царским, они торжественно салютовали, будто бы ко дворцу прибыла монаршая особа. За войсками толпились придворные, сплошь генералы, а еще разряженные кавалеры и дамы. Утреннее солнце щедро заливало площадь, и я пожалел, что не могу запечатлеть сие великолепное зрелище, а то и выложить его в социальной сети, получив кучу восторженных отзывов.

− Ух ты, вашблагородь, ты смотри-ка, это ведь самый сок империи наружу вылез, − восхищенно заметил Бабаха, глядя на блестящую толпу, чьи позолоченные костюмы сверкали на солнце. – Как черви дождевые на огороде, перед дождем-то!

Мой преданный телохранитель тоже получил лестные отзывы от Суворова за сбережение моей особы и был включен в список награжденных, мигом поднявшись до поручика и получив сотню серебряных рублей премиальных. На радостях он закатил поистине царский пир в Москве, пока мы были на приеме у губернатора и потом долго маялся желудком, вернувшись в строй лишь вчера.

Александр Васильевич вышел из кареты под торжественный барабанный бой и в сопровождении свиты военных и генерал-губернатора Каменского Михаила Федотовича направился во дворец. Поскольку в отношении меня он тоже загодя дал необходимые распоряжения, мы с Бабахой тоже попали на сей праздник жизни и вместе с другими отличившимися офицерами также пошли на прием к императору.

Царская резиденция тоже была заполнена толпами народа, только уже не простолюдин, а высших сановников империи. Вслед за Суворовым, которого вел один из придворных, уж не знаю, кто именно, мы прошли через вереницу залов и комнат, двери которых открывали важные слуги.

− Ты смотри-кась, высокоблагородь, светильники, светильники-то, − глядя округлившимися глазами на люстры, удивленно шептал мне Бабаха, впервые увидевший всю эту роскошь. – Это что-жешь, чистое золото, али меня глаза обманывают?

В невероятно огромном зале на троне сидел царь в окружении придворных. О появлении Суворова было чрезвычайно торжественно сообщено местным глашатаем, а когда полководец приблизился, император не остался на месте, а поднялся и сбежал со ступенек навстречу полководцу. Придворные восторженно зашумели, а Александр ласково обнял старика и звонко объявил всем присутствующим:

− Господа, вот олицетворение храбрости и воинского духа нашей империи, славнейший меч нашей державы, доблестный воин, покрытый ранами в боях за сие государство, князь Италийский, генералиссимус Российской империи, фельдмаршал Австрийской империи, кавалер всех воинских орденов, Суворов Александр Васильевич!

Толпа придворных взорвалась такими ликующими криками, что устыдила бы футбольных фанатов на итоговом матче чемпионата мира. Поднялся невообразимый гвалт, все кричали «Виват Суворову!» и «Слава императору!», а от шумных рукоплесканий невозможно было расслышать слов царя. Впрочем, когда Его величество поднял руку, все постепенно утихомирились, а царь, все также продолжая приобнимать полководца за плечи, принялся перечислять все его заслуги, начиная еще с далеких, покрытых седой древностью екатерининских времен. Из его возвышенной речи следовало, что чуть ли не самим своим существованием империя обязана Суворову. В конце император вручил Александру Васильевичу особый персональный жезл генералиссимуса, украшенный бриллиантами, с надписью "За тридцатилетнее командование победоносными русскими войсками в Польше, Турции, Италии, Швейцарии и Туркестане", а еще портреты Екатерины, Павла и Александра, соединенные вместе и украшенные бриллиантами для ношения на груди. Кроме того, он пообещал вручить наградные двести тысяч рублей.

После царя, вернувшегося, кстати, на свое место, выступили другие сановники, объявившие, что отныне военачальник удостоен других царских милостей, делавших его, по сути, почти родственной императору особой. Церемония заняла целых два с половиной часа, во время которых поток славословия и похвал плыл, почти не прекращаясь. Все объявленные ранее награды были озвучены снова, вдобавок, добавили новые, весьма, надо признаться, приятные, вроде пожалования участников похода земельными наделами, поместьями и многочисленными крестьянскими душами.

Наконец, когда объявили, что Суворов приглашен на торжественный обед, устроенный в его честь, я вздохнул с облегчением, потому что устал стоять в неподвижной позе с вздернутым подбородком и вытаращенными глазами.

После официального объявления о завершении триумфального чествования, шустрые и в то же время степенные слуги ловко вывели Суворова и его существенно урезанную свиту, в число которой, впрочем, вошел и я, из зала приемов и повели по длинным коридорам вглубь дворца. Я огляделся и увидел, что остался без верного Бабахи. Нас осталось всего несколько военных, среди которых я узнал Багратиона, Милорадовича, Барклая-де-Толли и еще нескольких генералов, полковников и адъютантов князя.

Через пару минут мы оказались в зале поменьше, но все равно просторном и щедро освещенном. Царь тоже сидел на троне, но уже пониже и поуже габаритами. Рядом с троном тоже стояли сановники, но численность их, в отличие от зала приемов, также заметно поубавилась. Надо полагать, это была политическая элита державы, имеющая прямое влияние на то, куда будет направлено острие внутреннего и внешнего курса империи. Лица этих людей были по большей части серьезными, а у некоторых и вовсе угрожающе-высокомерными.

Теперь Александр остался сидеть, пристально глядя на Суворова. Когда полководец подошел ближе, император улыбнулся, чуть разрядив обстановку и сказал:

− Теперь, князь, позвольте обсудить текущую обстановку в более тесном кругу, так сказать, без посторонних.

Суворов огляделся, заметил чугунные физиономии придворных, недовольных, конечно же, его возвышением и поклонился, чуточку прикрыв глаза:

− Ваше императорское величество, вы уж простите старика, меня так запутали, виляя по коридорам, что я только и понял, что из одного торжества угодил на другое. Мы собираемся еще кого-то возвышать или, наоборот, ниспровергать с пьедестала? Кто все эти люди с такими приятными рожами, боевые генералы, вернувшиеся с войны?

Император Александр, в отличие от отца Павла, великолепно умел сохранять приятную мину при плохой игре. Он оглянулся на приближенных, тоже мельком осмотрел их и тонко улыбнулся полководцу.

− Верно говорите, князь, вы попали на другое торжество, на котором мы продолжаем отмечать ваши заслуги. Скидывать кого-либо с возвышений нет никакой необходимости. Лучше объясните нам, насколько сильным было сопротивление англичан в вашем походе? И насколько вы уверены были в поддержке французов, коли вам удалось бы добраться до берегов Ганга? Я читал донесения, однако же, хотел услышать все эти сведения из ваших уст.

− Да, и расскажите, ваше сиятельство, вернее, ваша светлость, правда ли, что треть армии выбыла из строя по причине ранений и болезней, а также вследствие чересчур поспешного марша? − добавил один из придворных, стоявших по правую руку от царя. Он был молод, почти ровесник Александра и держался весьма уверенно и дерзко и облачен в роскошный парадный мундир генерал-майора с позолоченными эполетами и массой орденов и медалей. Я знал его еще со времен изучения отечественной истории в институте, и слышал о нем еще давно, а воочию увидел только сейчас. Это был Адам Чарторыйский, участник так называемого Негласного комитета при молодом императоре, участники которого обсуждали с самодержцем возможные пути развития государства и давали ему советы.

Если чего и не мог стерпеть Суворов, то только высокомерного отношения к себе со стороны новоявленных фаворитов императора. Он мгновенно сориентировался в обстановке, прикрыл глаза еще больше и, вытянув руки вперед, подошел к молодому человеку. Не успел Чарторыйский вымолвить и слова, как Александр Васильевич схватил его за руку и принялся ощупывать лицо и дергать за тонкие усики, приговаривая: