Алим Тыналин

Штык ярости. Том 3. Суворов против Наполеона

Глава 1. Новый император

Такого триумфа еще не удостаивался ни один русский полководец, разве что Потемкин после турецких войн, однако его вряд ли можно назвать военачальником в полном смысле этого слова. Гибкий и умелый царедворец, ловкий политик, да и любовном поприще малый не промах, но вот в военном деле он был осыпан милостями, мягко говоря, преувеличенно.

Однако на этот раз, после возвращения Суворова из южного похода, встреча ему была устроена грандиозная. И, надо признать, что в этот раз заслуги вполне соответствовали наградам. Еще во время пути в Петербург мы узнали, что царь пожаловал Александру Васильевичу титул светлейшего князя Туркестанского, с правом перехода всему его нисходящему потомству, а также почти вдвое увеличил земли имения Кобринский ключ. Кроме того, император предоставил Суворову право по своему выбору вручить отличившимся в походе храбрецам сто орденов св. Георгия различной степени, по своему выбору. Поговаривали, что при этом Александр, как в свое время Павел Первый, якобы сказал: "Для любого другого это было бы много, а для Суворова мало".

Торжественный прием начался еще на подступах к Санкт-Петербургу. На главной дороге, ведущей в Москву, с раннего утра цепью выстроились солдаты. За ними собрались громадные толпы народа. Дело было весной и, хотя поверхность луж на земле все еще стянули ледяные корочки, очень вовремя выглянуло ласковое солнышко и растопило все вокруг.

Несмотря на то, что Александр Васильевич накануне вечером заявил, что ему все равно, устроит император торжественную встречу или нет, я видел, что на самом деле старик лукавит и ему хочется, чтобы царь, наконец, оценил его заслуги по достоинству. Однако при этом он боялся, что, подобно Павлу Первому, отменившему пышный триумф в последний момент, его сын Александр тоже отменит встречу и, того более, подвергнет прославленного полководца опале.

− Буде лучше, если бы его Высочайшее величество отменил бы роскошные приветствования, − сказал Суворов накануне, когда мы проехали Тверь и повстречали графа Ростопчина, не поленившегося выехать навстречу военачальнику, чтобы предупредить об ожидавшемся грандиозном чествовании. – Наши заслуги невелики, Индия по сей час стонет под игом бриттов, а мы бесславно отступили от Кабула. За что ж нас славить?

− Вы, как всегда, скромны и непритязательны, ваше сиятельство, – заметил Ростопчин, тонко улыбнувшись. – Разве тот, кто прибавил всего в течение нескольких месяцев к землям нашей империи обширные пространства вплоть до Гиндукуша и взял штурмом неисчислимое множество крепостей, может печалиться о неудаче похода? Да это же небывалый успех, по значимости сравнимый с деятельностью Гая Юлиуса Кесаря, завоевавшего для Рима всю Галлию!

Да, чего греха таить, всех целей, поставленных в начале похода, мы так и не достигли. Знойная Индия, разделенная на десятки княжеств, так и осталась недостижимой целью для нас, призрачным маревом, соблазнительно дрожащим далеко за темными водами Ганга. Повинуясь приказу новоявленного императора, прошлой осенью, сразу после оглушительной победы, одержанной над объединенным войском Дурранийской империи и Бенгальской армии англичан, мы заключили союз с Махмуд-шахом, условия которого, кстати, включали немедленный отход от Кабула и отказ от дальнейших завоеваний.

Суворов рвал и метал, когда подписывал союзный договор, хотя бухарский эмир остался доволен, потому что Балх и земли севернее Гиндукуша остались под его контролем. Генералы, втайне довольные возвращением домой, уговорили Александра Васильевича поставить руку под договором, поскольку он был выгоден нам, а в Средней Азии остались править наши доминионы: киргиз-кайсаки на севере, в своих степях и бухарский эмир южнее Туркестана.

Кокандцы на время были усмирены и из России уже отправили несколько пехотных полков и казаков на смену Южной армии, чтобы разместить гарнизоны в Туркестане, Чимкенте, Ташкенте, Самарканде, Бухаре и Балхе. Завоевание Центральной Азии, таким образом, свершилось на полвека раньше, чем в моей реальности и заслуга Суворова в этом была бесспорна. Я еще в дороге, когда наша армия, за исключением войск, оставленных в завоеванных крепостях и поселениях в киргиз-кайсацких степях, двинулась обратно на север, объяснил Суворову, что этот непокорный край еще наверняка поднимет голову. Александр Васильевич, понаблюдав повадки местных властителей, согласился со мною совершенно.

− Конечно, они восстанут, это всенепременно, − сказал он, когда мы сидели в скрипучей повозке поздней осенью, приближаясь к Самарканду. – Вопрос даже не состоит в том, будет ли это, а только в том, когда это произойдет? Наши военные должны устроить линию укрепленных поселений по границам завоеванных земель, например, на перевалах Гиндукуша, не пуская на север ни одного агента, способного снабдить царьков деньгами и солдатами и устроить противу нас бунт. А еще лучше продолжить наступательную операцию и дойти до Кандагара, а там уже и до Дели рукой подать. В Индии против англичан действуют маратхи, сингхи и другие племена, французы могли бы нам здорово помочь.

− Французы и англичане теперь могут поменяться местами в дипломатической колоде, − заметил я тогда. – Пока еще Александр сохраняет преемственность политического курса, но всегда сможет его поменять. С англичанами ему сейчас ссориться не с руки, так что о завоевании Индии на время придется забыть.

Помнится, Суворов тогда сердито пробормотал нечто нелестное об умственных способностях царствующих особ в столице империи и надолго замолчал. Вечером на совете он потребовал ускорить переходы и с тех пор постоянно носился рядом с войсками, заботясь о том, чтобы ускоренные марши не вывели солдат из строя. До зимы, впрочем, мы едва успели добраться до Аральского моря, и нам пришлось устроить зимовку в поселении, основанном неподалеку от Туркестана.

Всю зиму от безделья я только то и делал, как занимался стрельбой с Сыромятниковым и теперь, помимо ружей, превосходно стрелял из пистолета. Мы добавили несколько усовершенствований в конструкцию патронов и тщательно измеряли порох, поэтому полученные результаты изумили нас обоих. Теперь я мог запросто всадить пулю в центр мишени на расстоянии в сотню шагов.

Ранней весной армия отправилась дальше на север, но к тому времени, повинуясь царскому рескрипту, требовавшему, чтобы военачальник поскорее явился в столицу, Суворов оставил войска заботам генерал-майора Берга и выехал к столице империи. И вот сейчас, после долгого пути, мы впервые приблизились к конечной цели, причем Александр Васильевич до сих пор сомневался, действительно ли ему окажут достойный прием.

Император Александр, однако же, нисколько не отступился от своих намерений устроить поистине царское чествование прославленного полководца. Еще на подъезде к Москве мы узнали, что все офицеры, участники похода, получили внеочередные повышения, а списки награжденных лиц, представленных Суворовым, утверждены Высочайшим повелением, на них пролился щедрый дождь орденов и денежных поощрений. Кроме того, все полки получили боевые отличия.

Сегодня, однако, едва мы подъехали к Петербургу, по настоянию одного из адъютантов царя, Суворов вынужден был пересесть из повозки в великолепную карету с открытым верхом, запряженную девятью породистыми скакунами, специально предоставленную для провоза полководца по улицам города. Вместе с Суворовым поехали его ближайшие помощники и генералы, сплошь в великолепных парадных мундирах, когда только успели переодеться. Я рангом не вышел и ехал на своем Смирном в веренице офицеров за каретой главнокомандующего.

Толпы народа ликовали и шумно приветствовали Суворова. На въезде в столицу карету встретил генерал-губернатор. Народу на улицах стало еще больше, только теперь это были больше горожане, при этом, чем дальше мы продвигались к центру, тем более аристократичным становился состав встречающих лиц: поначалу это были крестьяне, потом торговцы и ремесленники. Затем все больше попадались дворяне, пока, наконец, вся толпа не засияла обилием напомаженных лиц и блестящих париков, которые аристократы все еще использовали по старой памяти. Все эти люди кричали имя Суворова, подбрасывали вверх шапки, шумно аплодировали и чуть ли не стояли на головах от радости. Наш военачальник был искренне тронут проявлением народного обожания, он то и дело вставал в карете и кланялся, вызывая новые взрывы ликования.